Ашхабадский вор - Страница 51

Выслушав ее, главарь сказал:

– Я, разумеется, знаю... знал Аширберды Аллакулыева, хозяина Дангатара, и слышал о самом Дангатаре. Да, женщина сказала так, что твои прежние слова стали весить тяжелее. Но еще далеко до того, чтобы поверить им. Я не буду спрашивать тебя, русский, зачем ты и твои люди понадобились самому уважаемому Аширберды, мир его праху. Потому что он былочень большой человек и о нем пусть спрашивает тоже очень большой человек. О нем у тебя спросит мой хан. И это мое последнее слово, мое окончательное решение.

«Все к этому и шло, – устало отметил про себя Карташ. – Ну не отпустили бы они нас, в самом деле, подобру-поздорову, даже скажи мы им, где валяются ихние мешочки с марафетом!»

– А кто твой хан? – спросил Алексей, потому что вроде как должен был об этом спросить.

Старшой ненадолго задумался. Вряд ли он напряженно вспоминал имя своего хозяина, скорее уж думал о том, не слишком ли жирно будет этому русскому знать так много.

– Хан Неджметдин, – все-таки старшой не нашел ничего зазорного в том, чтобы назвать имя хозяина.

Джумагуль наклонилась к Карташу и прошептала не то чтобы испуганно, но интонации в ее голосе заставили Алексея похолодеть:

– Это вождь одного из кочевых племен. Миф, легенда. Никто не видел его… а если и видел, то уже никому не смог рассказать об этом…

– А теперь вы должны отдать нам оружие и ехать с нами, – потребовал главарь.

– Мы поедем с вами, – смиренно сказал Карташ, – но оружие не отдадим. Пока мы с оружием, у вас не появится желания ничего выпытывать у нас, как предлагал твой человек. Если вы попытаетесь отнять оружие силой, мы начнем стрелять. Мы погибнем, но и вы останетесь без товара.

Старшой покачал головой. И – почему-то так подумалось Карташу – усмехнулся под повязкой.

– Таких, как ты, русский, у нас зовут яланчы. На ваш язык это можно перевести как «пройдоха, ловкач, увертливый человек». Если ты останешься жив и мне придется за чем-то обращаться к тебе, я так и буду звать тебя: яланчы...

Повинуясь приказу предводителя, двое кочевников споро ускакали вперед – не иначе, чтобы предупредить хана о случившемся и скором прибытии гостей, еще двое двинулись обратно, к городу – наверняка чтобы проверить искренность означенных гостей, а заодно и постараться отыскать товар.

Оружие у пленников все-таки не отобрали и даже не стали связывать, что было добрым знаком: по крайней мере, расправа отложена на некоторое время, за которое, глядишь, что-нибудь да произойдет. Например, появятся правительственные войска, конкурирующее племя, талибы, Хоттабыч на ковре-самолете, черт в ступе – короче, завяжется перестрелка, начнется суматоха, а в суматохе всякое может случиться… Однако ничего не происходило, сколько Алексей Карташ, трясясь на жестком и потном лошадином хребту позади одного из бедуинов и цепко держась за его бока, не всматривался в однообразие окружающих их Каракум. Быстрым аллюром кони цепочкой огибали барханы, взлетали на гребни песчаных хребтов, поднимая тучи песчаной пыли соскальзывали в распадки между ними и уносили четверых беглецов все дальше и дальше от мертвого города, в самое сердце пустыни. Смена транспорта и манеры движения положительным образом на самочувствии отнюдь не сказались: спина и задница уже не ныли и даже не болели – спина и задница вообще потеряли всякую чувствительность, одеревенели и атрофировались. Бедная Машка, ей, наверное, еще более паршиво… Но что он мог поделать? Сверзиться с коника вместе с бедуином, наглотаться песку, ткнуть стволом ему в бок и… И что? Требовать встречи с российским консулом? Везти их немедленно к Дангатару? Щас тебе. Шмальнут в спину – и дальше поскачут, делов-то…

Цели путешествия они достигли к вечеру, когда Алексей окончательно утвердился во мнении, что эта гонка в никуда через пески не закончится никогда. Они поднялись на очередную из бесконечного числа песчаных гряд и вдруг остановились на ее пологой вершине. Лошадки прядали ушами и возбужденно пофыркивали, почуяв близость роздыха.

Красиво это было, что ни говори, хотя ничего этакогов открывшейся им картине не наблюдалось. На относительно ровном участке пустыни площадью с квадратный километр, залитый красным светом садящегося солнца, раскинулся лагерь пустынных бродяг – или как это правильно у них называется, стойбище, кочевье? – около пятидесяти шатров, над которыми вьются струйки дыма, между шатрами по своим кочевничьим делам снуют люди, брехают собаки, горят костры… Пустынная пастораль, одним словом. Отряд спустился вниз, тут же подбежали чумазые мальчишки в рванье, подозрительно напоминающие цыганят, перехватили поводья и, бросая на четырех мушкетеров откровенно любопытствующие взгляды, перебрасываясь отрывистыми фразами, несомненно, напрямую касающимися их внешности, повели лошадок в глубь лагеря. Женщины поднимали головы от исходящих паром котлов и провожали незнакомцев хмурым взглядом.

Спешились наконец – возле грязно-зеленого шатра, расположенного в центре стойбища, который вовсе даже шатром не был, а являлся армейской походной палаткой производства США, и не самой устаревшей модели, насколько разумел Карташ. Старшой на мгновенье сунул голову за полог, сказал что-то и вынырнул обратно.

– Ты, – его палец указал на Алексея. – Хан будет говорить с тобой. Остальные будут ждать.

– Но… – начал было Алексей.

– Хан будет говорить с тобой, – жестко перебил предводитель отряда, откидывая полог. – С твоими друзьями ничего не случится. Пока не закончится беседа. Отдай оружие и заходи.