Ашхабадский вор - Страница 34

К оглавлению

Мать, мать, мать…

– И твои предложения? Возвращаться?

Джумагуль посмотрела в окошко, задумалась. И сказала:

– Надо ехать в Уч-Захмет, там переждать.

– Уч-Захмет – это что?

– Город.

– И кто там живет?

– Сейчас никто не живет.

– Совсем никто?

– Совсем.

– А почему?

– Из-за войны все ушли, давно уже. Там можно спрятать грузовик, пересидеть, потом ехать.

Карташ внимательно посмотрел на нее. Либо она великая актриса и заманивает нас в очередную ловушку, либо и впрямь идет какой-то там афганец, и тогда в чистом поле им придется ох как несладко… Алексей еще раз выглянул за борт. Пылевая метель не унималась, даже стала сильнее. Он покачал головой, перебрался к кабине и забарабанил ладонью на крыше:

– Гриня! Эй, Таксист! Поворачиваем!..

.........

…Вскоре уже наверняка можно было сказать, что никакой это не мираж, а тот самый город Уч-Захмет. Город вырастал над песками темной полосой невысоких домов.

Они оставили «мерседес» в тесном переулке на окраине, куда если и нанесет песку, то не до крыши, это уж точно, и решительно двинулись к просвету между домами. Под ногами продолжал шуршать песок – окраины города уже успела завоевать пустыня.

– Сразу заметно, что город не старый, – сказала Джумагуль. – Двери выходят на разные стороны.

Гриневский бросил на нее недоуменный взгляд, но спрашивать, в чем суть этой фразы, не стал – верно, ему лень было шевелить тяжелым, неподъемным языком в сухой чаше рта. Карташ же понял, что имела в виду юная туркменочка: не правоверные строили городок, преимущественно не правоверные заселяли, потому и не все двери глядят в сторону Мекки.

Город Уч-Захмет, по словам Джумагуль, возник где-то в шестидесятых, когда здесь открыли месторождение мергеля. Отцами-основателями и первыми жителями города стали геологи. К ним присоединялись строители и добытчики, потом и все остальные. Как в те времена водилось, сюда, считай – в голую пустыню, поехала легкая на подъем молодежь из разных республик Советского Союза...

С перестройкой и общим загниванием страны стал потихоньку хиреть и Уч-Захмет.

К оружию они потянулись, едва ступили в город. Доставали из кобур пистолеты, стаскивали с плеч автоматы. Сделали это без команды, не сговариваясь: слишком уж удобное место для засады – вымерший город. Слишком тяжел взгляд пустых глазниц домов. Слишком тихо кругом.

От времянок не долетает ни звука, какое-то совершеннейшее затишье. Хоть и понимаешь умом, что безветрие, полный штиль повис над Каракумами, однако как-то не по себе.

Они двигались по пустынной улице не медленно – все-таки реальной опасности не просматривалось, а жажда как-никак подгоняла, но и не особенно спеша, – внимательно поглядывать по сторонам вовсе даже не мешало.

В переулочке между халупами застыл трактор «Беларусь» с грозно поднятым ковшом. Карташ поймал себя на том, что, наверное, не сильно удивится, если трактор вдруг самопроизвольно заведется и ломанет в атаку, аккурат на них... А что, вполне будет согласовываться с духом этих мест. Где царит полное запустение, там поселяется чертовщина.

Асфальт начался, когда они дошли до первого квартала панельных домов.

– А змеи в такой город могут заползать? – опасливо спросила Маша у Джумагуль.

– Не должны, змеи не любят ползать по асфальту, – успокоила Джумагуль. Впрочем, успокоила ненадолго, потому как тут же добавила: – Скорпионы и фаланги, эти должны водиться.

И, как говорится, позови черта, он тут как тут. Черный мохнатый комок величиной с детский кулак выкатился из окна первого этажа, шлепнулся об асфальт и быстро побежал на корявых черных ножках. Маша непроизвольно взвизгнула.

Фаланга, опознал Карташ. Вспомнил цветные картинки в детских энциклопедиях. Паук, своим видом законно вызывающий омерзение. Чего только стоят вертикальные и горизонтальные жвалы, беспрестанно двигающиеся вверх-вниз, слева-направо, перекрещивающиеся – бр-р-р... Омерзение лишь усиливается, когда вспоминаешь, что паучок питается падалью и на жвалах оседает трупный яд, поэтому его укус для человека чреват осложнениями вплоть до самых невеселых.

Тем временем паучок, просеменив по асфальту, скрылся в подвальном окошке.

Асфальт, растрескавшийся, местами провалившийся, проросший травой, все больше походил не на городское дорожное покрытие, а на казахскую степь – уж на последнюю-то они насмотрелись из «теплушки», за столько-то дней.

Джумагуль вела их уверенно. Она помнила, где в этом городе находится вода. Колонки, качавшие грунтовые воды со скважин какой-то совершенно немыслимой глубины, то ли в несколько десятков метров, а то и в сотни метров, по утверждению туркменки, сломаны все до единой. Остались колодцы. Где находится один, она знает. Помнит с того единственного раза, когда проезжала через Уч-Захмет. Было это как раз после столкновений.

Столкновения – так они называют ту чуму, что пронеслась над Империей в начале девяностых и накрыла своим черным крылом как Прибалтику с Закавказьем, так и Среднюю Азию, разваливая державу на суверенные, трепыхающиеся, как отрубленный хвост ящерицы, куски. Державу, перед которой не так давно трепетал весь мир.

Когда Джумагуль первый и единственный раз побывала в Уч-Захмете, здесь еще жили люди. В основном старики или те, кому совсем некуда и не к кому было ехать. И тогда, по словам Джумагуль, находиться в городе было еще тяжелее, чем сейчас. Сейчас это всего лишь скелет, с которого содрали мясо. Тогда же город бился в агонии, и над его умирающим телом висел невидимый стон.

Они вышли на рыночную площадь. Большая птица – черный гриф – нехотя покинула ржавые металлические лотки и, хлопая тяжелыми крыльями, перелетела на крышу давным-давно сгоревшего ларька, подальше от опасного соседства.