А спустя сутки они добрались до туркменской границы.
Двенадцатое арп-арслана 200* года, 23.41
Ночь была как наброшенное на голову темное покрывало: мир во мгле, небосвод беспросветно черный, без единой звездочки. Впрочем, звезды, наверное, никуда не делись, сияли, как им и положено, но их свет затмевали редкие, но яркие огни станции под несерьезным названием Буглык.
С наступлением ночи, однако, жизнь на сортировке не затихала – как, впрочем, и на любой другой сортировке некогда великой державы. Откуда-то доносился лязг перецепляемых вагонов, по соседнему пути, свистнув для пущего куражу, бодренько прогрохотал одинокий маневровый локомотивчик. Рельсы маслянисто блестели в свете голубых огоньков светофоров. На последней рокировке вагонов в составе, что имело место быть незадолго до исторического омовения в кабинке с надписью «ДУШЬ», их «теплушку» определили в самый конец поезда, и теперь троицу окружали ночь, темнота и полнейшая неизвестность.
– Опять холодает, – отметила Маша, спрыгивая на шуршащий гравий. – Надоело. Днем пекло, а по ночам холод собачий.
Она просунула руки в рукава наброшенной на плечи камуфляжной куртки, запахнула подбитые мехом полы. Поежилась.
– Поверить не могу, что добрались, – признался Гриневский и глупо хихикнул.
Организм Карташа чувствовал себя странновато – никогда допреж Карташу не приходилось мотаться по железной дороге в течение аж целой недели, запертым в четырех стенах деревянной коробки, без пересадок, роздыха и вагона-ресторана, и теперь земля под ногами ощутимо покачивалась и вздрагивала, совсем как опостылевший вагон, а в ушах продолжали мерно постукивать на рельсовых стыках колеса. Он присел несколько раз, разгоняя кровушку по жилам. Потом закурил, прикрывая огонек зажигалки от ветерка. Выпустил в ночь струйку дыма. Сказал:
– Ну так что делать будем, господа миллионеры? Что-то не видать комитета по торжественной встрече… Твой Дангатар ничего намудрить не мог?
Гриневский в ответ пожал плечами. Где-то вдалеке что-то испуганно промяукал громкоговоритель, и в ответ другой громкоговоритель – диспетчерский, не иначе – что-то грозно прогавкал. На русском или же туркменском языке осуществлялось сие общение, уразуметь было решительно невозможно, но диспутирующие стороны, видать, поняли друг друга прекрасно.
– Что ж, будем ждать и надеяться, что ребятки просто-напросто запаздывают, – преувеличенно бодро заметил Карташ, хотя на душе у него, признаться, кошки скребли. Не нравилась ему сложившаяся ситуация. Ну вот не нравилась, и все – несмотря на ту легкость, с которой им удалось пересечь через полстраны и чертову уйму границ, таможен и бюрократических препон... А может, и благодаря этой легкости. – Могут они задерживаться? Могут. Все ж таки – вышли мы все из Союза, а там точность никогда не была отличительной чертой королей – по причине полного отсутствия последних…
– …И весьма забавно получится в противном случае, – подхватила Маша с непонятной интонацией. – С какими-то невнятными бумажками, без денег и знания языка на чужой территории – зато с кучей контрабандной платины, запрятанной в куче угля…
Алексей покосился на боевую подругу в некотором беспокойстве: не начинается ли извечная женская истерика по поводу того, что все идет несколько не так, как запланировали. Ничуть не бывало – боевая подруга была собрана и решительна. Молодчина.
– Да ведь пока, собственно, ничего страшного не происходит, – успокоил он ее. – Подождем немного, а потом…
Что потом, он и сам не знал.
И тут сзади послышался негромкий голос, произнесший непонятное слово: «Генгеш-той».
«Блин, это же пароль», – с некоторым трудом вспомнил Карташ наставления Дангатара-Поджигая. И резко обернулся.
Перед ними нарисовались трое узкоглазых аборигенов – двое угрюмых, в промасленных оранжевых жилетах, с испещренными наколками руками и вида самого что ни есть злодейского, ни дать ни взять, тати с большой дороги – и один усатый, в форме железнодорожника, расстегнутой до пупа и с уоки-токи на ремне под пупом.
– Типа того, – осторожно сказал Алексей, быстро просчитываявзглядом окрестности – на предмет наличия возможных засадных полков, скрытых огневых точек и других малоприятных сюрпризов. Бляха-муха, да тут не то что засадный полк – тут танковую дивизию спрятать можно, никто и не заметит, столько вокруг было вагонов и строений непонятных простому вэвэшнику предназначений…
– Что ж, салям-алейкум, – осторожно сказал он усатому аборигену. – Вы по-русски-то кумекаете?
– Получше многих кумекаем, – ответствовал усатый на русском, глядя исключительно на Гриневского, и почесал брюхо.
Взгляд его был мало сказать неприятный – взгляд был до зубной боли Алексею знакомый. Именно так глядят матерые зэчары, что уже откинувшиеся, что еще чалящиеся. Чуть исподлобья, цепко, оценивающе, ежесекундно ожидая подлянки со стороны окружающего мира. И никакая надетая личина, никакая добропорядочная жизнь послене сможет затупить, пригасить такой взгляд... Уж поверьте специалисту Карташу.
– Кто тут из вас от товарища Зажигаева? – поинтересовался усатый.
– Не знаем такого, – быстро сказал Гриневский, и Алексей незаметно нащупал сзади за поясом рукоять «глока»... Хрена с два незаметно – оба татя в жилетах тут же напряглись. А жилеточки у них, кстати говоря, весьма недвусмысленно оттопыриваются с левого бока…
– Правда, что ль – не знаете? – ненатурально удивился усатый. – И с товарищем Заряжаевым, может, не знакомы?